Он стал думать о том, как человек может передвигаться по морю. Он думал о способности травы плыть по воде и понял, что человек может сплести из камышей нечто вроде тюфяка и плыть, лежа на нем, а грести руками. Но заросли тростника все еще тлели у реки ниже по течению, а запасы ивы в лачугах корзинщиков давно сожгли. На островах своей мечты он видел тростник или траву высотой в пятьдесят футов с коричневыми стеблями, которые невозможно было обхватить, и целым морем зеленых листьев, обращенных к солнцу.

На таких стеблях человек мог переплыть море. Но таких растений не было в его стране, хотя в Гейстхолле и имелась рукоятка ножа, сделанная из какого-то крепкого коричневого материала, по словам знающих людей, из какого-то растения, выросшего в другой земле и именуемого лесом. Но на рукоятке моря не переплывешь. Смазанные салом шкуры тоже могут плыть, но дубильщики не работали уже многие недели, и не было ни одной шкуры для продажи. Он не мог рассчитывать ни на кого. В то ветреное утро он принес свою тачку и лоток для кирпичей на берег и положил их в тихую воду лагуны. Они тоже могли плыть по воде, но едва он положил на них руку, они накренились, наполнились водой' и затонули. «Они слишком легкие»,решил он. Он вернулся назад к утесу и, пройдя через улицы, нагрузил тачку теперь уже бесполезными хорошо сделанными кирпичами и покатил тяжелый груз вниз, к морю. Поскольку в городе за последние годы было рождено очень мало детей, никто не полюбопытствовал, чем он занят, хотя пара хмельных после вчерашних погромов Бешеных и проводила его взглядом. Весь день он возил к морю кирпичи и известь, так же прошел и следующий день. Он не видел больше тот сон, но начал класть кирпичи на сверкающем мартовском пляже, благо песок и вода для цемента были под рукой. Он соорудил небольшой купол из кирпичей, овальный, с острыми краями, как у рыбы, все кирпичи лежали один к одному. Если бочка, наполненная воздухом, может плавать, почему бы не приспособить это сооружение? К тому же оно достаточно крепкое. Но когда весь купол был покрыт известкой, и Лиф развернул его и толкнул к линии прибоя, оно только глубже и глубже зарывалось в мокрый песок, словно'моллюск или песчаная блоха. Волны наполнили его, и после того, как Лиф вычерпал воду, наполняли снова и снова, а затем зеленое крыло прибоя потащило все за собой, перевернуло купол и, швырнув назад его составные элементы, похоронило их в песке. Лиф стоял, мокрый по самую шею, и вытирал соленые брызги с глаз. На западе ничего не было видно, кроме бьющихся волн и туч. Но Острова были там. Он знал наверняка. Они лежали на западе, с их огромми травами, в десять раз превышающими человеческий рост, с их золотыми полями, колышущимися от морского ветра, с их белыми городами и горами, вершины которых покрыты снегом, а на склонах раздаются голоса пастухов.

— Я — строитель, а не мореплаватель, — решил Лиф, когда подробно обдумал предпринятую глупость. И он упрямо вышел из воды, поднялся на утес и под дождем пошел за очередной тачкой кирпичей.

Впервые за неделю освободившись от глупой мечты о плавании, он заметил, что Кожевенная улица опустела. Сыромятная была завалена мусором и безлюдна. Мастерские напоминали зевающие рты, а окна спален над ними были заколочены.

В конце переулка старый сапожник жег кучу новых ненадеванных башмаков, горевших с отвратительным запахом. Около него стоял оседланный ослик, шевеля ушами от едкого дыма.

Лиф прошел мимо и нагрузил тачку кирпичами. На этот раз он катил ее вниз, изо всех сил отклоняясь назад и натягивая лямки, чтобы тачка не потеряла равновесия на тропинке, ведущей к пляжу, из-за ветра. За ним следовала пара горожан. За ними пошли два или три жителя Нотариального переулка и еще несколько других, живших по соседству с базаром. Вот почему когда он выпрямился — его черные босые ноги стояли в теплой воде, а на лбу у него выступил холодный пот — целая толпа растянулась вдоль глубокого следа на песке. Они походили на Бешеных. Он не обратил на это внимания, хотя знал, что с вершины утеса за ним наблюдает испуганная вдова из Нотариального переулка.

Он покатил тачку в море и, когда вода дошла ему до груди, опрокинул ее, и огромная волна вынесла его на берег, возсю громыхая тачкой, полной воды.

Несколько Бешеных уже уходили вдоль линии прибоя. Один высокий парень подошел к нему и сказал с ухмылкой:

— Почему ты не бросаешь их вниз с утеса?

— Они только упадут на песок, — ответил Лиф.

— А тебе надо их утопить? Понятно. Видишь ли, кое-кто из наших решил, что ты собираешься тут что-то построить. Они хотели сделать из тебя цемент. Пусть эти кирпичи будут сырыми и холодными.

Нотариус удалился, ухмыляясь, а Лиф пошел наверх за очередной тачкой.

— Приходи ужинать, Лиф, — обеспокоенно сказала вдова, крепко прижимая ребенка, чтобы его не продуло.

— Я приду, — сказал он, — и захвачу ковригу хлеба. Я запасся двумя ковригами хлеба до того, как ушли булочники. — Он улыбнулся, но она осталась серьезной. Когда они вместе поднимались по улицам, она спросила:

— Ты топишь свои кирпичи. Лиф?

Он рассмеялся от всей души и сказал, что да.

Вид у нее был такой, будто она испытывала не тю облегчение, не то печаль. Но во время ужина в ее светлом доме она была по-прежнему тихой и спокойной. Они съели сыр и ворованный хлеб с большим аппетитом.

На следующий день он продолжал возить кирпичи вниз, тачка за тачкой, и когда Бешеные его замечали, они думали, что он занят тем же, что и они. Уклон пляжа к морю был постепенным, и всю работу он делал под водой. Начинал он при низком приливе, поэтому его кирпичи никогда не обнажались. При высокой волне было очень трудно укладывать кирпичи более-менее ровно, так как море бурлило, и волны перекатывались через его голову, но он продолжал начатое дело.

К вечеру он принес длинные железные прутья и укрепил то, что успел построить, так как в восьми футах от места начала его работы подводное течение могло разрушить все, что он успел построить. Затем он убедился, что даже кончики прутьев находятся под водой при низком приливе, чтобы ни один Бешеный не увидел их и не заподозрил, что под водой делается какое-то укрепление. В сумерках два пожилых человека прошли мимо него из Гейстхолла после Отпевания, громыхая своей тележкой по камням, и грустно ему улыбнулись.

— Это хорошо — освободиться от вещей, — сказал один, другой кивнул.

На следующее утро, несмотря на отсутствие снов об Островах, Лиф продолжил укладку пути. Песок стал расползаться сильнее, когда он продвинулся вперед. Теперь он приспособился вставать на передние кирпичи и наклонять аккуратно нагруженную тачку, затем нырять и укладывать кирпичи между заранее установленными прутьями. При этом он барахтался и ловил воздух, нырял и снова показывался на поверхности.

Уложив все кирпичи, он поднимался и шел к дому за новой партией.

Как-то раз вдова сказала ему, появившись на кирпичном дворе:

— Давай, я буду бросать их для тебя сверху, так ты сэкономишь время.

— Это нелегкая работа — грузить тачку, — заметил он.

— Пусть, — сказала вдова.

— Хорошо, попытайся. Но они довольно-таки тяжелые. Не пытайся перетаскивать много. Я дам тебе маленькую тачку. А твой мышонок может сидеть в ней и кататься.

Теперь она ему помогала. Серебряные дни с туманными утрами прошли, небо и море были чисты весь день, в расщелинах цвели травы, больше не осталось ничего, что могло бы расцвести потом. Дорога протянулась на многие ярды от берега, поэтому Лиф был вынужден выучиться тому, чего кроме рыб никто не умел: он мог плавать по воде и под водой в открытом море, не касаясь дна.

Он никогда не слышал, чтобы так мог делать человек, но не задумывался над этим, будучи слишком занят своими кирпичами, весь день находясь то в воде, то на воздухе, изучая пузырьки воздуха, циркулирующие в воде, и капли воды, циркулирующие в воздухе. Он был абсолютно один, наедине с апрельским дождем и туманом. Иногда он был счастлив в этом мрачном зеленом бездушном мире, борясь со странно упрямыми невесомыми кирпичами на виду у косяков рыб. И только потребность в воздухе вынуждала его вдыхать ветер с солеными брызгами.